«Театр – это всегда характеристика того, что происходит в городе»
Дмитрий Бессонов: Евгений Николаевич, путь НЭТа вы с Отаром Ивановичем прошли вместе. Вас по праву считают одним из основателей Нового экспериментального театра.
Евгений Иванов: Я не претендую на такую эмблему личностную, но, во всяком случае, я действительно стоял у истоков этого театра. Уехав 20 лет назад в Германию, тем не менее, я все равно сотрудничал с НЭТом и делал 2 спектакля в год, примерно так получалось у меня, что вылилось в 30 или больше постановок в целом.
Хотя, с этим Волгоградским драмтеатром я был знаком ещё даже до НЭТ. Если вам интересно, я расскажу одну историю.
1987 год или 86, я не помню точно — я работал главным художником Саратовского академического театра драмы имени Карла Маркса. Я тогда был молодой совсем художник, работал с режиссером Александром Дзекуном, очень успешно. Этот театр был популярен в стране, хорошие были рецензии о гастролях в Москве, в Риге, в Санкт-Петербурге (в БДТ). И мы приехали сюда, в Волгоград, для того чтобы провести гастроли, такая предварительная поездка была. Приехали посмотреть сцену и, естественно, посетили драмтеатр, тогда это был театр под руководством Константина Михайловича Дубинина.
Дмитрий Бессонов: Это еще был театр имени Горького?
Евгений Иванов: Да, театр имени Горького. Дубинин мне был хорошо известен. Он был тоже в своё время в Саратове главным режиссером (тогда не было должности худрук), а потом в Волгограде работал. Он много где работал – практически по всей Нижней Волге прошёл. И знаете, все театры, в которых он работал, после него рухнули, потому что он был очень мягкий, добрый, интеллигентный человек, у него не было харизмы руководителя.
Так вот, мы пришли на спектакль, давали какую-то пьесу Островского. И обнаружили, что в зале сидит человек 15 всего, а может, даже и меньше. Перед началом зрителей попросили сесть в первый ряд и, видимо, это была одна компания — вот эти 15 человек — молодые люди сравнительно, они сложили на барьер сцены ноги и начали пить пиво во время спектакля. Это был для меня определенный знак, это была характеристика того, что происходит в городе. На сцене, кстати, примерно тоже самое творилось и, по-моему, артисты тоже были слегка навеселе. Это было очень печальное зрелище. Этот театр… В театре пахло нечистотами, туалетом, было грязно. Просто чудовищно.
Дмитрий Бессонов: Сельский ДК в худшем представлении…
Евгений Иванов: Даже страшнее. Это был глубоко провинциальный театр, в который публика не стремилась, мягко говоря. В общем, у нас был жуткий совершенно осадок и мы даже хотели отменить эти гастроли, эту поездку, потому что думали, что с нами будет тоже самое. Публика была разбалансирована, она не ходила в театр, она не любила этот театр… Представляете, цинично так, приходили с пивом. Распить пивка, понимаете?!
«Произошло чудо. Театр стал живым!»
Евгений Иванов: И вот, проходит 2 года. Приходит Джангишерашвили, мы с ним не были тогда знакомы, первый год он работал без меня, выпустил «Ромео и Джульетту» с другим художником. Он пригласил меня. Я был достаточно востребован, у меня было 12-15 постановок по стране в год, и я сказал «вы знаете, я занят очень сильно, но, тем не менее, хотел бы посмотреть, что вы сделали, потому что я знаю, как было до вас».
Мне было действительно интересно. У меня тут друзья работали, артисты из Саратова, они мне рассказывали очень много о том, что произошло какое-то невероятное чудо, что театр стал живым, интересным, что пришли молодые артисты.
Да, Отар расформировал прежний коллектив. Это было волевое решение руководства области, видимо, очень заинтересованного в театре, видимо, очень компетентного и грамотного, потому что другого пути не было: или сохранить в прежнем составе коллектив, или что-то внедрять новое. То есть, нужно было делать уже хирургическую операцию. Другого пути не было.
В короткие сроки в театре появилось световое оборудование, самое современное в Советском Союзе. Начались гастроли. В Америку, в Италию, в Германию театр начал ездить. В театре появились зрители: сначала молодые люди с девушками, студенты. Театром заинтересовались критики. Конечно, в театр вложились и область, и город, и театр отдал это обратно сполна за 30 лет. Мы это все знаем.
Я хочу еще сказать такую вещь. Работая по всему Советскому Союзу и за рубежом очень много, чем я еще хочу отметить этот коллектив. Тем, что это был самый дружный коллектив, который я знал. В театре была атмосфера дружбы, уважения, братских отношений. И со стороны руководителя тоже, хотя Отар Иванович был, конечно, жесткий директор, скупой директор, деньги зря не тратил ни на что, хотя по жизни он был щедрый человек, а в театре он был скупой. Он был настоящий экспериментатор, он брал рискованные пьесы, он ставил спектакли, где была всегда занята массовка, где весь театр выходил. Мы придумывали какие-то решения, чтобы этот театр дышал временем своим, чтобы этот театр развивался.
Получилось на базе русских традиций создать что-то новое, создать дышащий, эстетический, современный театр для молодежи, для города. И этот театр стал брендом города. Он стал одним из самых успешных театров в стране, если не сказать, что самым успешным в провинции. Такой заполняемости даже во МХАТе не было. В Вахтанговском театре была 50% заполняемость, я с ними сотрудничал очень много, а здесь 100%, 98%! Есть цифры, есть факты вот этого успеха.
Надо понимать, что все эксперименты Отара базировались на фундаментальный основах классического русского театра! Он в 1970-е годы начинал в Петрозаводском театре и он поставил там все пьесы. Он был признан лучшим постановщиком Чехова в Советском Союзе, это лично Олег Николаевич Ефремов говорил. Эти спектакли были многократно признаны, отмечены фестивальными премиями. Джангишерашвили более русский, чем любой русский. Он нес в себе русскую школу театральную. Поэтому сейчас не понятно, что дальше будет с этим театром, с этим уникальным коллективом, с этим уникальным направлением. Ведь НЭТ — это было целое театральное направление.
Мне Петр Львович Монастырский из Самары сказал однажды: «Женя, знаешь, театр это кладбище моих идей». Так вот Отар так не считал. Для Отара театр не был кладбищем его идей — он реализовывал свои идеи, любой ценой реализовывал. Когда не было денег в 90-е годы, ему давали деньги какие-то грузинские арбузные предприниматели. Помогали безвозмездно причем. Помогали декорации строить, помогали кирпичи какие-то привезти в театр, что-то сделать.
Он всегда налаживал хорошие контакты с любым руководством и вдруг во власть приходят люди, которые не хотят с ним встречаться, не хотят его пускать. Его же вывели отовсюду — из совета по культуре, и т.д. Он, в общем-то, и не лез никогда в эти советы, у него выше крыши дел было в театре. Утром — канализация, днем — репетиция, вечером — спектакль, ночью — новую пьесу надо придумывать.
Вот так же он работал, с утра до ночи, никаких выходных никогда не было. У него дача на Волге стояла пустая — он не мог выбрать время, чтобы туда приехать, по полгода там не бывал. Говорил: «Я так мечтаю там побывать, но мне некогда, я не могу уехать, если я уезжаю, мне через пол часа начинают звонить из театра, что-то случилось, что-то надо делать».
«В Волгоград на «Ласточке»
Дмитрий Бессонов:Ваш первый спектакль с Отаром Ивановичем…
Евгений Иванов: Мы с ним делали «Женитьбу Фигаро». Это первый наш спектакль, 1989 год, по-моему.
Знаете, я же в Волгоград на теплоходе прибыл из Саратова. «Слушай, приезжай, я тебе оплачу пароход»,- сказал Отар. Так и получилось. И это как раз был такой пароход, на котором Рязанов снимал «Жестокий романс».
Дмитрий Бессонов: «Ласточка»?
Евгений Иванов: Да-да-да, вот этот колесный пароход, я потом узнал, что тот самый. У меня была каюта из карельской березы. Когда мы только начинали разговор о моём приезде, Отар говорит: «Не надо на поезде, поезжай на пароходе. Мы встретимся, отдохнем, походим по театру, разработаем концепцию».
Первая встреча очень сложная была. Мы не поняли сначала друг друга. Он был очень темпераментный человек, эмоциональный. Я тоже. Кроме того, я приехал из такого успешного театра, с большими творческими амбициями, слишком по молодости большими, мне было всего-то лет 26-27. А потом как-то, знаете, выстроилось. Мы начали работать, мы придумали колоссальный спектакль по необычности, фантазировали, выращивали на сцене настоящий газон. Какие-то делали пластические эксперименты, которые были невероятно зрелищными, которые делали спектакль наполненными. Олег Алексеев был совсем молодой, роскошный, красивый артист, московские театры завидовали, что здесь такой артист работает.
Молодая, безумно красивая Алла Забелина, все в нее были влюблены, она был замечательная совершенно, чудная. Антон Хомятов был, который сейчас работает во МХАТе у Дорониной, артист Малого театра. Все, кому я показывал фотографии труппы, говорили: «Боже мой, какая труппа удивительная».
Отвлекусь на минуту. Я был несколько лет назад в Комеди Франсез в Париже, не буду говорить о качестве, там, конечно, замечательный театр с большими традициями, но таких красивых артистов там нет, как здесь. Там все немножечко специфические все-таки люди внешне, а здесь именно красивые: одна фотомодель сменялась другой, притом, что это были очень одаренные люди, очень яркие, очень разные. Каким-то образом, Отар смог харизмой своей, этой своей силой объединить, вдохновить этих людей. Их приглашали в Питер, в Москву, но они ехали работать сюда! Антон Хомятов, сын Романа Хомятова, знаменитого киноартиста, который Сергея Мироновича Кирова играл во всех фильмах, он ведь москвич коренной — бросил всё и поехал сюда работать. Проработал много лет здесь. Это надо ценить.
Это великое преступление, что сейчас творит руководство региона в лице министра культуры вашего лично, он, как минимум, очень некомпетентное решение принял, это минимум! И преступное решение, преступное перед городом, перед горожанами, перед многотысячными любителями этого театра и поклонниками. И разрушение бренда театра, разрушение его имени — это преступление. За это, конечно, нужно будет отвечать, потому что культура — это первооснова.
Как говорил великий Гете: «Если вы хотите создать нацию — создайте театр». Если руководство Волгограда, руководство области, хотят видеть счастливых людей, пусть небогатых, но счастливых – так это театр делает людей счастливыми, вносит в их жизнь надежду. Да, в театре надо иногда и посмеяться, но не всю же жизнь плакать, не всю же жизнь в серьезной серости жить.
«Хотел помочь НЭТу в тяжелейшей ситуации…»
Евгений Иванов: 30 лет успеха, и вдруг, в какой-то момент, это все превратилось в жуткую историю, которую я с содроганием наблюдаю. Нет, конечно, не просто наблюдаю: я писал об этом и в министерство культуры, и в СТД, и в интернете писал, и всем режиссерам ведущим страны писал письма, когда началась травля этого режиссера, этого директора. Я об Отаре Ивановиче говорю. И, в общем-то, со мной все соглашались, что это несправедливо, что это безнравственно — разрушать, ничего не создавая взамен.
Мы же видим, можем сейчас уже сравнивать, что было создано, и что сейчас идёт. А идёт сознательное разрушение. Процесс разрушения культуры в Волгограде идет передовыми темпами, потому что к власти пришли люди абсолютно безграмотные, некомпетентные и безнравственные, завистливые. Они ничего не создали, они только пришли на короткое время — посидеть, разрулить, назначить своих людей.
Я поражаюсь, как можно в такой сложившийся коллектив, эстетически сложившийся, в едином ключе работающий, внедрять людей, не спросив коллектив! Пусть это будет даже талантливый человек, но он должен прийти в коллектив и сначала сделать пробные постановки.
Дмитрий Бессонов: Мы сейчас о новом худруке говорим?
Евгений Иванов: Да, я о новом худруке. Я не знаю этого человека. Говорят, что он великий режиссер современности. Возможно. Но я этого человека не знаю. Я с 1975 года работаю в театре советском и российском, но не знаю, к сожалению, постановок этого режиссера. Не хочу ничего говорить плохого, но, конечно, этот человек должен был пойти на прямой контакт с коллективом, предложить одну постановку, две постановки, перед тем как прийти и командовать.
Вы знаете, я столкнулся с тем, что меня не пускают в театр! Я, приехав из Германии отдать свои авторские права театру, в связи с его тяжелейшей финансовой ситуацией, передать авторские сборы за мои спектакли, в фонд театра – не был пущен на порог театра, с которым нас связывают 30 лет совместной работы, дружбы.
Дмитрий Бессонов: А можно подробнее об этом рассказать? Ведь это совершенно нетривиальный случай. Честно говоря, я посмотрел в интернете, аналогов я не встретил, чтобы в российской действительности кто-то отказывался от авторских сборов в пользу коллектива. А много ли на сцене НЭТа спектаклей, сценографом которых вы являетесь?
Евгений Иванов: Есть спектакли, которые сделаны почти 30 лет назад, тот же «Дон Жуан», «Женитьба Фигаро» — старые, потом «Голый король», из идущих спектаклей. «Сотворившая чудо» популярный спектакль. То есть, в общей сложности, это где-то 15 постановок.
Может быть, я не современный человек в этом смысле, но я считаю, что нужно быть честным к своему детищу, если ты причастен к рождению. Зная о тяжелейшей ситуации, в которой после смерти Отара оказался театр, я предложил предыдущему руководству (и.о. художественного руководителя НЭТ Ангелине Шершень — прим. ред.) подписать документы, по которым я уведомляю Российское авторское общество об отказе от своих авторских отчислений в пользу коллектива Волгоградского Нового Экспериментального театра. Я готов был отдать эти права безвозмездно. Мне было сказано добро на приезд, я купил билеты.
Затем, накануне моего отъезда из Ганновера в Волгоград, руководство НЭТ поменялось – пришёл новый человек, и я решил написать уже ему. Новый художественный руководитель моментально мне ответил (сканы ответа здесь и здесь — прим. ред.). Надо сказать, что «хороший» был такой ответ, в котором он меня уведомил, что мои спектакли больше не будут идти в театре, по крайней мере, в ближайшие 2 года!
Дмитрий Бессонов: То есть, как?
Евгений Иванов: Вот так. При этом, мы все прекрасно знаем, что если спектакль не идет хотя бы один сезон, он погибает, а через два года — тем более. Так же, он уведомил меня в письме, что мой приезд нецелесообразен и не нужен, так как мои спектакли не будут идти, и поэтому в моих деньгах не нуждаются. Видимо, у него будет новая репертуарная программа, будут его авторские спектакли ставиться, которые заменят все эти 40 спектаклей основного репертуара — я думаю, что не только мои спектакли он хочет убрать, но и спектакли, которые сделаны без меня. Конечно, это удивительный совершенно случай, вопиющий… Я не знаю, как можно так кусать руку дающего, так сказать?
Дмитрий Бессонов: Это странно очень…
Евгений Иванов: Да! Хотя никогда мы не конфликтовали, мы даже не были знакомы, предпосылок для конфликта не было никаких. Я удивился и написал второе письмо, что я являюсь, если он не знал, одним из основателей НЭТ, и я очень переживаю за то, что будет с и с театром, и с репертуаром. Потому, что этот репертуар посещаемый, он любим городом, он востребован, это спектакли качественные, они современные, это классический репертуар! Тот же допустим «Цареубийцы» — он должен быть!
Пусть театр меняет вектор (хотя куда — непонятно), но какая-то база должна оставаться. Понятно, что потом появятся новые постановки, и они потихонечку заменят, вытеснят прежние. Это, как говорится, вопрос времени и это нормально, когда появляются новые спектакли и уходят старые. Но когда меня извещают о том, что я не нужен и со мной никто не хочет разговаривать – это, повторюсь, по меньшей мере, странно.
Я написал второе письмо, могу вам дать копию, оставить вам этот документ. Я никогда в жизни не стоял с протянутой рукой, тем более в этом театре, потому что являюсь частью этого коммерческого успеха. А сейчас коммерческого успеха нет никакого и не видимо будет. Он просто не предполагается. Сейчас почему-то заявлено, что театр будут избавлять от пошлости.
Я считаю, что этот театр никогда пошлым не был, он просто работал на разные слои общества, и в этом его уникальность, в него ходили и интеллигенты, и простые люди, и молодёжь.
«НЭТ был народным театром в полном смысле слова»
Дмитрий Бессонов: Некоторые современники и Комедию дель арте называли пошлостью…
Евгений Иванов: Да-да-да, совершенно верно. Этот театр был для всех, это был народный театр в полном смысле этого слова. С прекрасным вкусом оформленный, он объединял разных людей в хорошем месте. Все играло на настроение, и оформление, и потрясающий свет — здесь уникальнейший свет, я вам как специалист скажу, даже во многих немецких театрах нет такого света. Все это сделал Отар. Он был человеком изысканного вкуса. Мы с ним специально ездили в Берлин, в «Берлинер ансамбль», смотрели старые постановки Брехта. Он сравнивал, он искал. Он всегда что-то хорошее привозил сюда. И еще он сомневался постоянно в себе, работал над собой постоянно. Избавлялся от плохого всегда, и в первую очередь, от плохого в себе.
Отар постоянно думал о возможностях роста, развития. Была же у нас идея сделать киностудию в Волгограде, можно было бы свою кино-школу создать. Артисты бы не уезжали отсюда хорошие, они бы, наоборот, сюда стремились. Мы придумали малую сцену вместо кабака, который там был раньше. Разве это плохо? Там сейчас молодые артисты спектакли ставят, я придумал проект маленького пространства, которое все трансформируется, меняется. Вот ставят молодые артисты, экспериментируют, у них есть шанс себя реализовать. Мало в каком театре есть такой шанс. Отар всем разрешал ставить и всем давал какие-то направления, какие-то задачи шлифовал.
Я горжусь этим пространством, которое придумал, конечно, с помощью архитекторов, но концепцию-то я придумал. Это, во-первых, подвальное помещение, настоящий подвал Сталинградского театра, мы обнажили эти камни все исторические, немножко их обработали, это история — не зря же он называется «Красный квадрат». Мало того, это не просто зал, а пространство-трансформер, в котором можно играть все, что угодно, можно зрителя сажать как в театре, а можно, как на арене цирка — по кругу. Потом мы вынесли свет и звук, сделали «карманы» для входа артистов с разных сторон в это помещение, для того чтобы мизансцены были богатые. Все это было завязано в мини-театр, но с очень высокой технологией и возможностями, потому что я, как сценограф, понимаю, что театр не может быть просто сцена-зал.
Я же не только художник, но и переводчик, публицист. И в Германии работаю часто со студентами, которым я читаю семинары по русскому театру, по русской литературе, потому что считаю, что моя профессия должна быть шире, чем просто художник. Она в себе вообще должна много знаний нести, и знание архитектуры, и знание живописи, и знание режиссуры, и, в том числе, драматургии и литературы, то есть, это всеобъемлющая профессия, так же, как и режиссерская.
«Вы кто такой? Покиньте кабинет!»
Дмитрий Бессонов: Это бесценный опыт. Странно, что у вас не получилось пообщаться с коллективом, с новым руководством, донести свою позицию, свою озабоченность ситуацией…
Евгений Иванов: Ну как я могу общаться с новым руководством, если на меня орут «Выйдите вон», стучат по столу и говорят не пускать в театр?
Дмитрий Бессонов: ОМОН не вызывали?
Евгений Иванов: ОМОНа не было, конечно… Если бы еще был ОМОН, это уже можно было бы комедию писать. Хотя, какая комедия? Это и не комедия, и не драма — это вне категорий искусства. Это не фарс даже – а вопиющая глупость. Я же ничего в этом театре не разрушил, ничего не украл. Я просто пришёл в театр.
После моих двух писем, я все-таки ещё раз написал, предупредил, что 31 августа все равно приеду — и потому, что у меня билеты куплены уже, и потому, что я хочу помочь театру, думая, что отказ — это какое-то недоразумение.
Потом уже я узнал, что было объявлено меня дальше вахты не пускать. Я, не зная об этом, как-то всё же прошёл и попал в приёмную нового руководителя. Сидел 3,5 часа, ждал, чтобы попасть к нему в кабинет, чтобы решить эти вопросы. В конце концов, устав ждать, я сам прошел в кабинет, откуда меня выгнали!
Новый худрук сказал: «Вы кто такой вообще? Покиньте кабинет. У нас идет худсовет». Удивительно, что вокруг сидели 4 артиста — артисты заслуженные, народные, замечательные, которые могли бы, наверное, ему объяснить, кто я такой в спокойной форме, они же меня знают 30 лет, эти люди. Но они сидели молча, видимо, они тоже в какой-то момент не захотели, чтобы я опять пришел в театр. Я не знаю почему. Для меня это загадка.
Дмитрий Бессонов: Подождите, то есть вас выгонял новый руководитель!!?
Евгений Иванов: Да. Из кабинета меня просто выставили. Он закричал: «Кто вы такой?» Я ему говорю: «Вот я такой-то. А вы, говорю, кто такой, в таком случае? И зачем вы в таком тоне и на таком уровне разговариваете? Вы же руководитель театра. Давайте, если вы заняты, я подожду, я уже 3,5 часа ждал. Давайте я ещё подожду, посижу. Вы можете мне время уделить?».
Он кричит: «Нет, я с вами не собираюсь разговаривать, я вам уже все написал в письме. Зачем нам с вами разговаривать, о чем?» Я ему говорю: «Подождите. Может, у меня интересные будут мысли, может быть, все-таки вы на правах преемника театра уделите мне внимание. У меня же были определенные договоренности с театром и потом, идет репертуар, который мне безумно жаль.
Он меня не услышал. Меня выставили вон. Действительно, хорошо, что ОМОН не вызвали.
«Может быть, здесь нужен клуб?»
Дмитрий Бессонов: Я правильно понимаю, что решено отказаться от массы любимых волгоградцами спектаклей, составляющих основу репертуара НЭТ?
Евгений Иванов: Видимо, так. Но я тоже не понимаю, как труппа может лишиться спектаклей? Как зритель может лишиться этих спектаклей, хотя бы в течение нового сезона? Если я не подписываю акты для передачи авторских прав, театр не имеет права их дальше эксплуатировать, то есть, они просто практически будут убиты — и не по моей вине.
Вот это, действительно, удивительная история, и она мне говорит обо всем. Я даже уже могу делать выводы, что это сознательное разрушение нашей национальной русской культуры, которая вся уже в полуобморочном состоянии и еле дышит. Вы посмотрите, что творится.
Выдающиеся люди превращены в маргиналов, все успешные театры маргинальные, они на обочине оказываются. Вместо них появляется действительно пошлость, всякие шоу, всякие концертные группы, всякие стадионные шоу. Вот это — пошлость. Вот где пошлость настоящая.
И пошлость еще в том, что за Волгой находится Краснослободск, где можно фильм про Ивана Грозного снимать без декораций XV века, потому, что там люди до сих пор живут в землянках, без воды, без газа, без света, без медицины. Страшная больница, страшная школа. В центре Краснослободска лужа, как озеро Лебединое, там уток можно выращивать — это 21 век, центр города в двух километрах через мост находится. Вот где пошлость! Вот эту пошлость власть должна была устранять, а не учить великого человека, великого мастера и выдающегося менеджера, как надо руководить театром.
Дмитрий Бессонов: Мне вот интересно, чисто технологически… Я просто пытаюсь понять, поскольку тоже некое отношение к театру имею, как возможно «купировать» едва ли не половину репертуара?
Евгений Иванов: Мои спектакли, да, и есть половина репертуара. Знаете, может быть, они решили, что вообще не нужен репертуарный театр в этом городе. Может быть, здесь нужен клуб? Клуб, дворец культуры, где иногда немножечко будет какой-нибудь драмкружок что-то играть, а по вечерам кто-нибудь будет немножечко шить что-нибудь, или таксовать. Потому что за те деньги, за которые эти артисты выкладываются и которые им сейчас предлагают получать, можно только еще подрабатывать где-нибудь на стройке, или по ночам таксистом.
Дмитрий Бессонов: Судя по всему, жалование будет существенно отличаться от прежнего…
Евгений Иванов: Я не знаю. Меня, честно говоря, в театре меньше всего интересовало всегда, что мне платят и сколько мне платят. Никогда не обсуждал, сколько мне заплатят. Никогда. Это все знают прекрасно. И Отар это знал, и все мои коллеги это знают, что я работаю в театре за идею, занимаюсь искусством, а не побором денег.
Дмитрий Бессонов: Слушайте, а может быть тогда соглашательство с новыми порядками оправдано? Вот людей лишают прежних денег, продолжительное время держат их в состоянии непонимания, а потом бросают какую-то кость и в нагрузку к этой кости приводят нового человека. И люди думают, чем никакой работы – пусть такая, чем никаких денег – пусть хоть гроши. Лишь бы не было хуже.
Евгений Иванов: Хуже будет в любом случае. Тут не надо быть пророком. Дело в том, что ни область, ни город не вкладываются в театр. Я знаю о том, что этот театр не получает дотаций, это же государственный театр, он же не частная лавочка Отара Ивановича.
Джангишерашвили просил когда-то руководство перевести этот театр в частные руки, передать ему, допустим, на условиях договора и тогда уже отказаться от слова «государственный». Пусть это будет частный театр, или там театр сообщества актеров волгоградских. И этот театр бы самостоятельно жил. Но они же еще хотят командовать там.
Решили репертуарную политику контролировать, что ставить – чего не ставить. Озаботились патриотизмом. А каким должен быть патриот? Патриот в России может возникать только на любви к литературе, а не на том, что он на площади стоит по стойке смирно в каске танкистской. Патриотизм рождается в знании Пушкина, Достоевского — вот это вот и есть патриотизм, когда в театре идёт и русская классика, и какие-то современные пьесы. Это и есть национальная культура, она воспитывает Патриота по большому счету, который будет отстаивать свою Родину. Патриота, который будет отстраивать свой город, который не будет гадить, банки бросать и бутылки на асфальт, и драки устраивать на Аллее Героев. Патриот, знающий Пушкина, знающий Лермонтова или Чехова, он будет жить другими измерениями духовными, или, хотя бы, идти к ним постепенно.
«Его сознательно убивали»
Евгений Иванов: Мы год назад еще с Отаром Ивановичем были в Берлине, куда он приехал на обследование. Я, естественно, не мог не приехать в Берлин, хотя живу достаточно далеко. Бросил все дела, приехал к нему на 2 недели. Мы с ним много разговаривали, в основном, о происходящем в городе. И вы знаете, он мне не жаловался ни на кого. Он никогда не жаловался. Но я знал, что происходит, потому что и пресса писала, и люди писали, и артисты звонили. Эти вечные проверки, это домогательство бюрократического истеблишмента. Такой бухгалтерский диктат через все, через вся. Что там они искали? Они не искали ничего. Им просто нужно было этого человека унизить, уничтожить, потому что он всегда говорил правду. Он называл вещи своими именами, он был человек свободный, как личность. Видимо, это очень неудобно иметь таких людей. Потому и уничтожили.
Дмитрий Бессонов: Председатель комитета культуры Волгоградской области, он же заместитель Губернатора Волгоградской области, выступая перед труппой, представляя коллективу нового руководителя, сказал, что никаких изменений не предвидится. Ни в части названия, ни в части репертуара. Да, будет некое обновление, но разговора о том, что будет снят массив спектаклей — не было. По крайней мере, это не произносилось вслух.
Евгений Иванов: Я уже говорил — о том, что будет снята часть репертуара, мне написал в письме новый худрук. Понимаете, дело в том, что этот вектор он уже необратим. Волевым решением, которое принято по поводу этого театра. Эти спектакли — наследие, я не боюсь этого слова, наследие большого режиссера и коллектива — уже сейчас растоптаны, потому что труппа расколота.
Появились люди, которые пытаются мимикрировать, пытаются приспособиться к ситуации, и я их не осуждаю. Я понимаю, это жизнь, это люди, это артисты, в конце концов. Есть и другие — большая часть труппы, они с другой стороны. Мы были на кладбище. Печальное зрелище: стоит труппа, одни с одной стороны, другие с другой стороны, эти две стороны друг с другом не разговаривают, не здороваются. Со мной тоже многие перестали здороваться, хотя я всех считаю друзьями в этом театре. Просто, когда я говорю, то, что нужно сказать, когда я говорю очевидные вещи, простые истины, когда я говорю правду, меня почему то сразу начинают считать врагом и недостойным человеком. Понимаете, всегда надо говорить друг другу правду в глаза.
«Он был совсем другим»
Дмитрий Бессонов: Мало кто мог представить Отара Ивановича вне пределов театра. Вы были одним из самых близких ему людей. Каким он был в обычной жизни?
Евгений Иванов: Он диаметральной противоположностью был в жизни, совсем другим. Он приезжал ко мне, когда у него какие-то заграничные поездки были – просто проездом приезжал на несколько дней. Уже потом я ему помогал лечиться, искал врачей. Ну, и раза два он был в отпуске у меня. Когда приезжал зимой — чистил снег вокруг дома. Мои соседи всегда спрашивали: «Ты что, нанял дворника? У тебя какой-то пожилой мужчина снег чистит». Я говорю: «Нет, это мой друг приехал из России». «Как? И ты его заставляешь чистить снег?». Я смеялся: «Я его не заставляю, он сам любит чистить снег».
Причем он очень мастерски чистил, он же из грузинской простой семьи. Он получал удовольствие от этой простой работы, говорил: «Зачем я буду гантели поднимать, лучше лопату возьму». А когда все узнали, что он еще и художественный руководитель знаменитого Сталинградского театра… Немцы же помнят Сталинград, очень хорошо знают это имя. И Отар в Германии, не зная немецкого языка, начинал общаться с незнакомыми людьми. И у него хорошо получалось.
Юмор его колоссальный — он смешил постоянно, и меня смешил, и мою маму смешил, которая его безумно тоже любила. И мы до сих пор вечерами вспоминаем его, плачем иногда, нам очень его не хватает.
Отар в театре и вне театра был очень разный. В театре просто нельзя иначе, наверное. Нельзя быть расслабленным. Нужна воля, потому что, когда очень много индивидуальностей работает, они все разные, их нужно подчинять. Не как футбольный тренер в команде работает, подчиняет себе, такой знаете тренерской воле. В театре нужно подчинять духовной воле. Человек с идеями должен быть волевым, потому что иначе идеи не реализуются.
Дмитрий Бессонов: Люди, которым был небезразличен Отар Джангишерашвили, были возмущены тем, как хунвейбины от культуры спекулировали на судьбе его сына. Я не буду пересказывать слухи всякие идиотские. Евгений Николаевич, вы знаете, как сейчас складывается жизнь мальчика? Ведь уроды, по сути, убили его отца – это всё на его глазах было, и это невозможно забыть и простить.
Евгений Иванов: Я знал Ирину, жену Отара, она тоже в театре работала. Мы на той же даче общались, гуляли по Волге, плавали вместе. И, конечно, я этого ребенка знаю со дня рождения. Всегда продолжаю общаться с людьми, с которыми связана жизнь. Пусть даже его пока маленькая жизнь, но она связана со мной.
Мальчик сейчас живет в Твери, куда уехал со своей тетей — Ларисой Бойцовой. Они существуют, насколько я знаю, на её средства, своих средств у пацана нет никаких. Я с Ларисой разговаривал много раз. Эти деньги какие-то мифические, про которые так много говорили — они отсутствуют просто. Есть, конечно, тут квартирка в Волгограде, дача, я не знаю, что еще там у него есть, вот это мальчику осталось. Но он может этим пользоваться с 18-ти лет, а сейчас ему 10 всего.
Я с ним говорю по Skype, посылаю его любимые конфеты для хорошего настроения, чтобы он себя чувствовал хорошо. Я люблю с ним общаться. Он очень умный мальчик, очень взрослый, он мне как-то сказал…
Я говорю: «Как тебе в Твери, лучше чем в Волгограде?». Он сказал: «Лучше. Намного лучше, даже сравнивать нельзя, потому что в Волгограде нечем дышать». Я говорю: «Как же, ты же на Волге жил?». «Нет, здесь душно ходить по улицам, а в Твери есть дыхание Москвы, какие-то люди другие. А самое главное, что я же наконец-то живу в семье. Мне так хорошо в семье, я так хотел в семье жить».
Понимаете, последние 5 лет, когда умерла Ирина, Отар растил его сам, но он же не мог ему столько внимания уделять, ему же нужно женское внимание еще. И Отар делал всё для того, чтобы сгладить его тяжелейшую судьбу, потерю матери. Он пытался это сгладить и он правильно делал, что пытался какие-то деньги оставить сыну и его минимум обеспечить, потому что мальчик…
Знаете, ведь если бы не эта замечательная женщина, тётя его, он бы мог попасть в детский дом прямой наводкой. Я не думаю, что он будет мстить, или злобствовать. Этот мальчик… Я думаю, что он простит всё, потому что в нем это великодушие от Отара есть. Отар ведь тоже всех прощал, и людей, которые гадости ему делали, прощал. Вы знаете, не прощать — это же признак глупости, признак бездуховности.
«Горе от отсутствия ума»
Дмитрий Бессонов: Кроме отмены части репертуара, какие-то эпохальные новации в театре ожидаются? Я слышал о работе над «Горем от ума».
Евгений Иванов: Я работал когда-то с выдающимся режиссером Куйбышевского, ещё тогда, академического театра — Петром Львовичем Монастырским. Это был народный артист Советского Союза, потрясающий человек, тоже создавший уникальный театр. Кстати, когда ему было 90 лет, в театр пришел молодой режиссер и сказал «Монастырского не пускать». Человека, который 50 лет отработал в этом театре.
Это, видимо, какая-то порода людей, которые вот так поступают… Так вот, а мы с Монастырским делали «Горе от ума». И там – в Куйбышеве — при полной посещаемости, именно этот спектакль, к сожалению, не посещался. Потому, что пьеса идет почти 5 часов, 4 часа текста с лишним. При том, что там, в театре играла Ершова, великая артистка, Михеев киноактер был занят. Там была труппа очень звездная. И, тем не менее, этот спектакль… И в «Современнике» тоже он не собирает.
Да, это прекрасное произведение, но когда ты не чувствуешь пульса времени, как сопричастности к этому, зачем это ставить? Хотя, может быть, произойдет чудо и режиссер, который приехал в Волгоград на место Отара Ивановича и о котором говорят, что он великий — может быть, он потрясающий спектакль поставит? Тогда я приеду и сниму перед ним шапку. Если это будет действительно событие для города, каким событием был каждый спектакль Джангишерашвили. Да, много было и противников, но это были события, это были какие-то явления, которые людей заставляли разговаривать, спорить, общаться. Если он добьётся того же — слава Богу!
Но так не будет.
Дмитрий Бессонов: У Чацкого горе было от ума, а у Волгограда от чего горе?
Евгений Иванов: От того, что насаживается бескультурье. Руководят культурой люди, которые не любят культуру. Мало того, что они её не понимают, они её не любят, презирают, считаю сферой обслуживания, услугами называют. Театр в их представлении — это сфера услуг. Театр, филармония, симфонический оркестр — это прислуга, в их понимании. А на самом деле – они и есть прислуга, возомнившая себя хозяевами.
Вообще это же хорошее слово — хозяин. Это человек, который за что-то переживает и что-то создает, хозяин должен что-то создавать, а не на заседаниях разных ахинею нести сутками. Хозяин должен что-то строить, создавать, ямы закапывать. Что-то к чемпионату мира красиво сделали местами, но и то не для людей, а для показухи. Это и есть настоящее лицо таких «хозяев». Хозяев в барском, в вульгарном понимании.
Они же не любят не то, что культуру, они не любят свою страну! Всё, что они делают — это нелюбовь к стране, к народу, презрение вообще ко всему. Почему-то вдруг эти люди, имея какие-то сомнительные дипломы и заслуги, вдруг считают, что стали умнее всех только потому, что их назначил губернатор. Но нормальный губернатор таких не назначит. И не вознесёт таких депутатов, которые ахинею несут и разрушают своей ахинеей все, что было хорошего.
Просто у них у всех совершенно другая цель. Другая. Они же двигаются по карьерной лестнице. Они что, хотят быть руководителями культуры Волгограда? Нет. Они хотят выше. Попасть в Думу в Москве, занять какое-нибудь высокое кресло в Москве. Зачем им Волгоград?
Если бы руководитель комитета по культуре был бы волгоградским по духу, если бы он любил этот город, он пришел бы в театр, сказал бы: «Ребята, держитесь, пожалуйста, вот такая ситуация. У нас нет денег в городе, извините, пожалуйста». Что вполне, наверное, было бы понятно, в связи с этой разрухой, которая творится в экономике области.
Но он настолько высокомерно себя повел с коллективом, что даже не счел нужным обратиться, пусть даже по электронной почте. Ну, письмо бы написал: «Держитесь, мы будем думать, мы будем искать, мы несколько кандидатур вам предложим, чтобы сохранить в театре ваш мир, ваш дух, вашу атмосферу. Мы предложим кандидатуры, а вы сами определитесь. Пригласим режиссера на постановку. Вы с ним определитесь, поговорите…». Но нет. Всё сделали по-другому.
Дмитрий Бессонов: Вот это, действительно, удивительно. Кем и по какому критерию отбор производился? Почему именно этот режиссёр? Почему волевым решением? Я понимаю, когда в муниципальный гараж приводят человека и говорят: «Это специалист в области транспорта, и мы его поэтому сюда приводим». Но театр — это ведь не гараж.
Евгений Иванов: Когда комитетом по культуре руководит завгар — всегда только так. Я не хочу обсуждать ситуацию с этим режиссером. Он наверняка заложник обстоятельств. Этого человека просто «сунули сюда». Его даже, кстати, жаль по-своему, потому что его именно сунули, как будто бы специально, чтобы его поставить в какую-то зависимость и как-то завязать на этой ситуации. Если знаешь, что коллектив не примет кого попало.
Дмитрий Бессонов: А люди, которые так поступают, они просто идиоты или преступники?
Евгений Иванов: По отношению к этому театру, и к культуре – их действия преступны, я думаю. Преступно их равнодушие, преступна некомпетентность. Быть некомпетентным в должности – преступно. Виктор Петрович Гепфнер понимал культуру, он интересовался театром, он всегда беседовал со всеми людьми, он сам человек из культуры, насколько я знаю. Он мог не принимать некоторые постановки НЭТ, лично он мог не принимать, но он понимал, что НЭТ был в городе театральным флагманом и всегда делал для НЭТа всё, что мог — это правда. И правильно делал.
Дмитрий Бессонов: Евгений Николаевич, а с каким настроем вы смотрите на будущее Волгограда, да и культуры нашей в целом?
Евгений Иванов: Я не склонен быть пессимистом по жизни. Верю в разум, который должен возобладать, и верю в людей, которые говорят правду. Только правда может что-то повернуть, разбудить город от кошмарного сна. Мне иногда кажется, что вообще всё это мне снится, но, к сожалению…
Дмитрий Бессонов
