Недавно Андрей Серенко дал интервью телеграм-каналу «Стан-Центр» с глубоким и концептуальным анализом восприятия советской эпохи российским обществом и перспективах возрождения СССР, приуроченное к 100-летию Договора об образовании Союза Советских Социалистических Республик.
Синдром Паниковского
– Уважаемый Андрей, какие ключевые проблемы постсоветского пространства вы сегодня видите?
– Исчезает «постсоветскость» – пожалуй, это самое главное из наблюдаемого сейчас. Исчезает сам феномен – эхо распада СССР, ещё незавершённого распада. В 1991 году СССР распался юридически, но не ментально, и даже не социально и экономически. Он деградировал, постепенно разрушался – как старый дом. Резкого разрушения не произошло – как в Югославии, где этот процесс сопровождался вооружённым конфликтом – гражданской войной. СССР распадался долго, и процесс этот приобрёл причудливые формы.
Прошло 30 лет (магическая для социологов цифра). Сменилось поколение – выросли те, кто не жил при СССР и не имеет связи с этой культурой, с этой цивилизацией, и не хочет иметь на самом деле. Это нормальное явление – каждое поколение строит свои планы, свои иллюзии, выстраивает свои образы прошлого и будущего. Поэтому прощание с СССР, с Советской цивилизацией, с её ценностями – это процесс объяснимый, предсказуемый и неизбежный. Всему приходит свой конец, и Советской цивилизации – тоже. Постсоветский период, постсоветскость – это тень, которую СССР отбрасывал в будущее. Это естественный процесс истории, политической жизни. Это не хорошо и не плохо – это естественно и закономерно. Смена эпох, цивилизаций, культурных кодов, смена поколений – всё это было и раньше.
Разрушение СССР – проблема во многом демографическая. Менялись советские люди, их среда, их ценности – поэтому Советский Союз рухнул. Сопровождалось это болезненными формами – Карабахский конфликт, война в Таджикистане, в Грузии – абхазский и осетинский конфликты, Приднестровье… Этого оказалось недостаточно.
Украинский конфликт – это тоже, к сожалению, часть неизбежного процесса прощания с Советским Союзом. Возможно, это не последний конфликт, который мы видим на постсоветском пространстве. Наверное, будут и другие, в том числе вооружённые. Ближайшие лет десять, наверное, вряд ли станут спокойными. Они будут периодом окончательного подведения черты под Советской цивилизацией и постсоветским периодом тоже. Мы вступаем в новый период.
– Как этот период будет называться?
– Не знаю, какое название придумать тому, что придёт после постсоветского. Это будет другой мир, другая цивилизация. Она, наверное, не будет практически ничего иметь с бывшим Советским Союзом. Кроме в значительной степени сохранившихся административно-территориальных границ. Останется эхо использование русского языка в качестве языка межнационального общения в постсоветских республиках. В частности, в Средней Азии. Но пространство русского языка будет сокращаться, сводиться к минимуму (вряд ли к нулю). Всё-таки русский язык исторически очень тяжеловесная категория, от неё так просто не избавиться пытающимся это сделать. Поэтому, конечно, на русском будут продолжать говорить на бывшем советском пространстве.
– Чем будет обусловлено сохранение русского языка на постсоветском пространстве?
– Многое будет зависеть от самой России. Она, выходя из кризиса постсоветскости, ставит вопрос об образе своего будущего – каким он будет, насколько он будет привлекателен, насколько Россия будет нравиться соседям. Образ России Будущего должны будут предложить общественному мнению российские элиты. От того, насколько этот образ будет интересен, привлекателен будет зависеть внутренняя политическая стабильность России. Зависят от этого и интеграционные успехи России. Вопрос, в какой форме они будут проявляться, насколько они будут подкреплены позитивными нарративами? Не просто милитаристскими, не просто экспансионистскими, а более позитивными в глазах общественного мнения постсоветских республик.
– Речь о какой целевой аудитории?
– Исторический бензин у спекулирующих на советском заканчивается. Перестают работать эти бесконечные обращения к советским идеологемам, мифологемам, нарративным, очень прекрасным на самом деле для людей старшего поколения. Греющие душу нарративы из их молодости, когда и солнце светило ярче, и девушка были красивей, и всё тогда было по-другому. А сейчас всё не так – и солнце не то, и девушки не смотрят. В общем, синдром Паниковского.
Чтобы не скатываться в этот синдром, российским элитам необходимо предложить какой-то достойный образ будущего собственной страны – и для своих граждан, и для соседей. От него многое будет зависеть. Уже бессмысленно говорить о руинах Советского Союза – они рассыпались. Они уже никого, кроме, наверное, политических археологов, не интересуют. К таким археологам относятся и занимающиеся постсоветским пространством политологи. Они пытаются какие-то образы оживить, что-то на этом строить, однако это больше из сферы мистического.
– Если не советское, то что вместо него?
– В постсоветских республиках активно формируются новые мифы с местными героями. Бандера на Украине, басмачи в Средней Азии – каждый сочиняет себе прошлое на свой лад, стремясь сделать его подпорками своего проекта будущего. Мы видим не только в России лихорадочный запрос на формирование новых идеологий. Чего там только ни намешано – от всхлипываний по судьбе русского языка до образов языческой Руси, советской и белогвардейской символики. Уникальная солянка. Но не только русские – каждый на постсоветском пространстве пытается придумать свой образ заместительного прошлого. Они надеются, что их конструкции окажутся более успешными, более долговечными. У меня в этом большие сомнения, потому что качество элит во всех республиках бывшего СССР оставляет желать лучшего. Они умеют хорошо считать, зарабатывать и воровать деньги, но очень плохо работают со смыслами. У них формирование новых идеологий сводится к каким-то политтехнологическим решениям.
– С новыми идеологиями всегда беда…
– Согласен, опыты по созданию новых идеологий в России не успешны, а в других республиках бывшего СССР малоуспешны. Все нарративы новых идеологических конструкций колеблются между двумя полюсами – национализмом и религиозными доктринами. Есть ещё тренд подражания – Турции и Западу. Поэтому коридор для конструирования новых идеологий крайне узок. Не только православные мотивы пытаются адаптировать к политической повестке – на Украине, например, или в России. Исламские мотивы тоже – в Казахстане, где мощное националистическое движение, и салафиты там очень популярны, тоже самое – в Таджикистане, Киргизии, Узбекистане. В Средней Азии особенно ярко проявляется эта балансировка между националистическими и религиозными дискурсами. Там дольше сохранились у власти вышедшие из «комсомольских пиджаков». Они больше других заинтересованы сохранять постсоветский стиль. Им же сложнее адаптироваться к новым вызовам для своих стран. Вместе с этими стареющими элитами уходит эпоха. Они это понимают и ничего поделать с этим не могут.
– Если этим элитам так мил советский стиль, почему же они не сохранили великую страну?
– Советский Союз рассыпался не только в результате предательства элит, но ещё и потому, что исчезло будущее, ради которого этот проект существовал. Не было ради чего жить дальше этому проекту. Новых убедительных мифов придумано не было.
Сейчас объедки советских нарративов окончательно перевариваются историей. Вместо этого присутствует «историческое обезьянничание»: кто-то хочет стать «второй Турцией», кто-то «самой европейской» страной в Европе. В основе этого невроза – неспособность предложить больше, чем технологические решения. Философии у нас нет на постсоветском пространстве – остались одни политтехнологи и блогеры. Запроса на большее нет. Каждый пытается выплывать, гребя в своей постсоветской резервации.
Молодёжь не видит в советском модель будущего
– Насколько прогрессивным был вклад СССР в развитие среднеазиатского пространства? Насколько сейчас виден регресс, возвращение к пережиткам?
– Однозначно ответить нельзя. Сравню советское влияние на Среднюю Азию с британским влиянием на Индию. Это было, безусловно, неоднозначное явление. У нас не любят таких сравнений. Считается, что мы несли в Азию свет и правду, русский язык и железные дороги, индустриализацию и так далее. Однако и англичане не только грабили свои колонии, но и очень серьёзно меняли их жизнь. Английский язык в Индии и Пакистане до сих пор является государственным. Их элиты поддерживают всё хорошее от колониального наследия и вполне рукопожатны в Лондоне.
Москва, запустив 100 лет назад проект Советского Союза, поставила уникальный идеологический и геополитический эксперимент. Цивилизационный тоже. Цель СССР была не в восстановлении Российской империи, а в подготовке к мировой революции. В этом контексте Советская Россия рассматривалась Лениным сотоварищи как тыл. Советский Туркестан рассматривался как плацдарм для освобождения колониальных народов всей Азии – в том числе Индии, Ирана и других.
Провал плана мировой революции сменился сталинским проектом, в котором роль Советской России уже была иной. При этом СССР постоянно трансформировался, проявлял гибкость в ответах на вызовы. Вспомним, как Тувинская Народная Республика вошла в состав Советского Союза в 1944 году. Постоянно менялись административные и национальные границы – например, Украинской ССР, Белорусской СССР, Польши и Чехословакии. Был создан внешний контур – «Организация Варшавского договора». Он тоже являлся частью геополитического проекта Советского Союза.
Советский проект был очень подвижной, гибкой, постоянно трансформирующейся политической конструкцией. В этом проекте были очевидные плюсы для Средней Азии. Она развивалась в общем идеологическом, политическом, экономическом русле с другими регионами СССР. При этом в России не принято делать акцент на том, что тот же голодомор для русского народа был более болезненным. В РСФСР вопросы форсированной коллективизации, например, ставились более жёстко.
– А какие издержки?
– Издержки и достижения советской эпохи – они общие и для республик Средней Азии, и для всех народов СССР. Все через это прошли, все были жертвами коммунистического эксперимента. Он включал в себя также форсированную борьбу с безграмотностью, повышение образовательного уровня, создание доступной системы медобслуживания – нового образа жизни. В нём поощрялись коллективистские практики – солидарности, взаимопомощи и так далее. Частью его же была репрессивная система, политический террор с уничтожением целых классов, знаменитый ГУЛАГ.
Традиционалистские системы были изменены. Были очевидные достижения. Но за всё приходилось платить большую цену. Поэтому каждый волен выбирать, как рассматривать советский проект. Есть те, кто склонен говорить только о позитиве и делать из СССР икону. Другие обхаивают его. Истина же лежит посередине. Однако в политике никого не интересует истина, в ней – другие интересы.
Сегодня не пришло ещё время объективного, спокойного взгляда на советский проект. Сейчас выражен тренд на критичное отношение к советскому проекту. Однако на отношении к советскому прошлому невозможно выстроить образ будущего, новые нарративы новые смыслы – содержательные и конструктивные. Никогда на «анти-» не удавалось далеко уехать – ни одному обществу. На отрицании или сакрализации советского проекта будущее не построишь.
Сейчас вообще мало кто интересуется советским прошлым. Ищут более древние мифы, стараются сделать опору на них.
– Когда и почему, по вашему мнению, произошёл настрой молодёжи на отрицание советского проекта?
– Антисоветизм родился одновременно с советским проектом. Белое движение, русская эмиграция – у них антисоветский дискурс не исчезал, развивался параллельно с советским проектом. Перестройка сделал доступными тексты с нарративами и смыслами эмигрантов-антисоветчиков. Начались и до сих пор идут перепевы старых антисоветских пластинок 20-х, 40-х, 60-х годов. Например, концепт голодомора родился в 30-е годы, в эмиграции. Бандеровцы, которые вернулись из лагерей – они сохранили верность своим идеалам, дожили с ними до краха СССР. Поэтому в постсоветском антисоветизме нет ничего нового.
Молодое поколение равнодушно к СССР, к его идеологии и мифологии. Не вижу здесь происки костлявых западных рук. Да, сейчас не рекомендуют видеть что-то хорошее в Советской России, как 70 лет не рекомендовали видеть хорошее в Российской империи. Причина нынешнего равнодушия к советскому скорее в демографических, социальных, психологических изменениях общества. Молодёжь не видит в советском модель будущего. Ей оно не интересно. Она более отзывчива на националистические или религиозные сигналы. Надо быть готовыми к тому, что к героям Великой Отечественной войны будут относиться так же спокойно, как и к героям Отечественной войны 1812 года. К нарративам, связанным с этим замечательным героическим советским периодом, тоже будут относиться абсолютно спокойно. Их политтехнологическая эффективность будет снижаться.
Поэтому актуален вопрос: что за пределами этих традиционных нарративов российская элита сможет предложить, чем наполнит образ будущего? Милитаристские образы уже не популярны. При этом случаются патриотические всплески – кратковременные и иногда двусмысленные. На них, на мой взгляд, точно нельзя строить долгосрочный образ будущего для огромной страны, для Северной Евразии.
– Забыть?
– Речь не о том, чтобы забыть, но о том, что у каждого идеологического экспоната должно быть достойное место в музее. Антисоветский дискурс по периметру наших границ – у наших соседей, будет усиливаться. Бороться с этим бессмысленно, на мой взгляд. Противопоставить этому можно новый нарратив, позитивный и привлекательный в том числе для соседей.
– Как вы оцениваете попытки синтеза государственных идеологий в Белоруссии и Туркмении? В них важное место занимают светские и религиозные мифы, в частности – символика Великой Отечественной войны. Это тупиковый путь или движение в правильном направлении?
– Это политтехнологическое решение, продиктованное ситуацией. Александру Лукашенко важно создать хоть какую-то идеологическую конструкцию под тот политический режим, который он представляет. Во время событий 2020 года в Белоруссии выяснилось, что ставка на партизанскую героику не срабатывает. Бывшие советские работники, комсомольцы создали нечто вроде «идеологии неглубокого проникновения», в значительной степени показуху. Люди молчаливо это принимают, соглашаясь с тем, что действительно мученические образы массовой жертвы белорусского народа во время Великой Отечественной войны – это семейная память, в каждой семье. В то же время ситуация 2020 года выявила, что эти нарративы не действуют на тех, кому 30 лет и младше. Эти нарративы им не интересны, они проходят мимо их сознания. Практика показала, что у этого «государственного патриотизма» ограниченный радиус действия и без ОМОНа не обойтись. А он вступает в действие тогда, когда идеологические конструкции престают действовать, когда официальные образы будущего не работают.
В других постсоветских республиках аналогичная ситуация: официальные идеологические конструкции не срабатывают. Это касается и Туркмении, где всё продержится до первого серьёзного столкновения с более мощным нарративом, скорее всего – исламским. Белоруссия и Туркмения – незначительные по численности населения государства. Она меньше одного российского региона. Такой численностью легче управлять, компенсировать идеологические провалы полицейскими практиками, качественной работой спецслужб.
В отличие от Белоруссии, где мостики от семейной памяти о Великой Отечественной войне перебрасываются на госидеологию, в Туркмении более выражен исламский фактор. Политический ислам в Иране и Афганистане выражен во власти. В среднеазиатских странах он развивается бурно. Мы видим это на примере Узбекистана, а также Казахстана и Таджикистана, где очень активны салафиты. Политический ислам будет определять их повестку независимо от пережитых другими странами ужасов «арабской весны», их регресса.
Среднеазиатские республики ещё не преодолели этот соблазн, его воздействие на молодёжь сейчас очень сильное. Поэтому будут появляться «причёсанные талибаны», подражающие афганскому, эксплуатирующие тезисы социальной справедливости в шариатском прочтении. Такое столкновение неизбежно и выдержать его нынешние элиты среднеазиатских республик, боюсь, не готовы.
«Москве сегодня нужны успехи»
– Нынешние дискуссии о совершенствовании ЕАЭС с намёком на преемственность миссии СССР могут ли получить практический выход в успешном решении вопросов экономического и гуманитарного сотрудничества народов постсоветских республик?
– Сегодня нет запроса на создание нового СССР или возрождения его в какой бы то ни было форме. Такого запроса нет среди элит бывших советских республик, включая Россию. Разумеется, есть пропагандисты, которые ставят так вопрос, но за этим нет реальных оснований.
Евразийский экономический союз – это прежде всего объединение стран на основе совпадения их экономических интересов. Оно проходит период очень сильных испытаний. Они усилены режимом западных санкций против ядра этого объединения – России. Москва в ЕАЭС выступала своеобразным посредником между среднеазиатскими республиками и остальным миром. Россия выполняла функцию транспортно-логистического хаба, ныне столкнувшись с изоляцией. Поэтому она уже не может играть роль проводника в Большой мир для среднеазиатских постсоветских республик. Отсюда критика партнёров, в частности – Казахстана, где растёт недовольство проектами с российским участием. Санкционные удары по России рикошетам бьют по её партнёрам.
Поэтому в ближайшие годы мы будем наблюдать застой в интеграционных проектах. Дай Бог сохранить наработанное – ЕАЭС, ОДКБ и другие проекты, которые позволяют России сохранять влияние на постсоветское пространство. Ни расширения существующих объединений, ни углубления интеграции ждать не стоит.
– А от чего, по-вашему, будет зависеть способность реализовать серьёзные интеграционные процессы?
– От успеха создания новой российской идеологии и нового образа России, их привлекательности и убедительности. Никто не будет объединяться с мировым изгоем. Перед российским руководством стоит колоссальной сложности задача – преодолеть навешивание этого статуса изгоя. От успеха решения будет зависеть и будущее России, и интеграционных объединений с её участием на постсоветском пространстве. Это очень серьёзный вызов.
Москве сегодня нужны успехи – самые разные, на разных фронтах и «фронтах». Если их не будет, то Россия лишится права считаться точкой сборки Северной Евразии, хранительницей опыта СССР и Российской империи. На решение этих проблем почти нет времени, всё надо сделать в течение 2-5 лет.
Беседовал Сергей ШИПТЕНКО специально для АНО «Стан-Центр»
