Предисловие
Вчера мне исполнилось 47 лет.
Было много поздравлений, реальных и виртуальных подарков, интерактивных открыток и прочей приятной чепухи. Всем спасибо, кстати.
Несколько лет назад я завёл такую традицию — накануне дня рождения дарить подарки самому себе. В этом году таковыми стали клёвые часы, вонючка DIOR Homme Sport, рюкзак. Это в части материальных, так сказать благ. А ещё одним подарком я хочу поделиться с вами, уважаемые читатели.
Недавно я узнал, что Роман Молдаван — мой друг, товарищ и брат — помимо тысячи всяких разных достоинств, которыми он обладает, пишет рассказы. И начиная с сегодняшнего дня, на страницах OBLVESTI.RU я буду эти рассказы публиковать, делая подарок себе и вам.
Начнём же.
Дмитрий Бессонов,главред портала OBLVESTI.RU.
Формула (Р)родины
За дорогостоящими, трёхкамерными, с серебряным напылением, сделанными из ценных пород дерева окнами свежеотремонтированного кабинета депутата Шишкина, находящихся в помпезном, стиля сталинского ампира здании городской думы начинался очередной круговоротный природный цикл. После суровой, жёсткой зимы наступала оттепель, цвела и пахла ранняя степная весна и распускающиеся цветочки и листики давали надежду на обильно-сытую бархатную осень.
Шишкин, защитившийся ещё в молодые годы по некоторым вопросам гносеологии – таком философском учении о познании и его закономерностях, формах и средствах, истине и её критериях, производящий впечатление основательного и крепкого пятидесятилетнего дяхона с короткой с проседью бородкой, стоял у стола и, разливая по рюмкам из литровой бутылки водку, научал своего молодого, лет тридцати пяти коллегу, бывшего до депутатства адвокатом, восторженного ещё, политически экзальтированного, высокого, с длинными рычагами членов, начитанного до мозга костей, знатока русского рока, латентного панка, очкарика Ярыжкина.
– Время эмпирически реально и трансцендентально идеально, учил нас Кант, – выпив, Шишкин с удовольствием закусил кусочком ослепительно белого, с мясными прожилками, душистого, домашнего сала и продолжил:
– А Кейнс вообще вывел свою трилемму невозможности. Вот как он её сформулировал: невозможно одной рукой взять три шара – совместить экономическую эффективность, социальную справедливость и индивидуальную свободу. И заключал, что возможны только два любых из этих трёх, – закруглил мысль Шишкин, наливая по очередному кругу.
– Но ведь перемены – это инструмент по созданию будущего, – пытался фехтовать молодым политическим либидо Ярыжкин. – Идеи свободы и справедливости, идеи настоящей, без казёнщины, любви к родине. Надо всего лишь демонтировать иерархические структуры, настроить сетевые и финансово-экономическую составляющую перенацелить по справедливости в интересах большинства населения и для очеловечивания государственности, – революционно академически горячился Ярыжкин, потирая прикреплённый к лацкану пиджака значок народного избранника с изображением развивающегося триколора. – А у нас что? Только вечное желание простого человека уйти куда угодно, куда глаза глядят – в Беловодье за горюч-камень, на Дон, за пороги, на Кавказ – куда угодно, лишь бы воли вкусить и справедливости, потому что душно в государстве, это основная проблема русского народа, неразрешённая до сих пор. Русский народ без государства жить не может физически, а с государством ему так тяжело, что он стремится из-под него любым путем утечь, – махнув очередную рюмку, закончил мысль Ярыжкин.
– Ну, например, историк Николай Борисов так и пишет, что ни создавай, мол, в России, всё себе получается нечто среднее между монастырем, застенком и крепостью. Ну, а Черномырдин так и сказал про институции наши, что всё, блин, КПСС получается, – опрокинув рюмку вдогонку Ярыжкину, солидным басом пророкотал в дополнение Шишкин. – Это, так сказать, русская политическая мертвая петля, постоянно повторяющиеся циклы жизни и смерти уклада русской государственности, регулярно окропляемые красненьким из натянутых жил податного народа. Вот сам прикинь, всё у нас если не начинается, то уж наверняка заканчивается красненьким, а чаще и начинается, и заканчивается, – продолжал развивать свою аллегорию Шишкин, чокаясь полстакашком с Ярыжкиным.
– Да уж, в каждом доме раздаётся то ли песня, то ли стон, как предсказано святыми, всё висит на волоске, я гляжу на это дело в древнерусской тоске, – занюхав чёрным хлебом, пропел Гребенщикова хорошо поставленным казачьим дискантом Ярыжкин.
– Ну, а что ты хочешь: в стране нет ни общенационального единого рынка труда, ни рынка капиталов, – тщательно, на манер диктора советского телевидения, с похмелья на утро после новогоднего застолья особенно натружено выговаривающего слова, перепрыгнул с политики на экономику Шишкин и налил обоим очередные по полстакана. – Пока в экономике доминирует государство со своими приоритетами, сводящимися к сохранению власти в руках узкой группы людей, частный капитал не может или не хочет рисковать, предпочитая вкладывать деньги только в отрасли, находящиеся под персональной крышей высшего руководства страны, – выпив очередные полстакана, продолжил подтягивать экономику к политике Шишкин.
– Вот-вот, а преобладающая масса – ну, как минимум три четверти населения – живёт от зарплаты до зарплаты или от пенсии до пенсии, да и вообще классики нас как учили? Политика – это сконцентрированная экономика – вот и результат, – закусывая салом настоящего казачьего посола внеочередную рюмку, проникся мыслью Шишкина Ярыжкин. – При подобном положении дел не возникают сложные формы социальности, такие, как общественная солидарность гражданское общество, правовое сознание, кооперация поколений в виде пенсионных фондов и страховых обществ, – подрезая заканчивающееся сальцо и выкладывая его на бородинский, протягивал протёртую тонким слоем спирта мысль Ярыжкин.
– Остаются в загоне также долгосрочное планирование жизни, борьба за коллективные цели или улучшение жизни, автономия правосудия. А низкая мобильность населения указывает на наличие серьёзных препятствий на пути формирования рыночной экономики и правового государства в виде неразвитости рынка труда, жилья, коммуникаций включая и дорожную сеть. Огромная часть населения не располагает ресурсами для изменения сложившегося образа жизни и не может перебраться туда, где есть возможности трудоустройства, улучшения условий жизни, перспективы повышения её качества, – нашинковав шмат сала, накидывал в воздушное пространство планеты Ярыжкин. – Бóльшая часть населения живёт в селе, посёлках городского типа и малых городах. В этой категории поселений образ жизни резко отличается от мегаполисов и крупнейших городов, удельный вес последних в структуре населения составляет… ну, не более четверти. Различия центра и социальной периферии обусловлены не столько перепадом в уровнях доходов, сколько типом потребительского поведения и стилем жизни, параметрами информационной среды, а значит, и характером социальных взаимосвязей, политическими ориентациями и прочими социальными атрибутами, – вторгаясь уже в стратосферу планеты Земля, продолжал Ярыжкин, в очередной раз приняв допинг.
– Бедная же периферия образует зону хронической социальной депрессии и застойного напряжения, социальной анемии и жизненной патологии, – продолжал он лексический жонгляж. – Провинциальное же население отличается самой высокой степенью зависимости от властей и, соответственно, доминированием государственно-патерналистских ориентаций и установок, оборачивающихся соответствующими жизненными иллюзиями и ложными ожиданиями. Эти группы образуют основной электоральный ресурс действующей власти, значительно перевешивающий поддержку любых партий либерального толка и правых и левых протестных групп, и обеспечивают базу консервативной политики, – поддавал политического жару Ярыжкин, старательно проговаривая заплетающимися губами слова. Он чувствовал, как очередной большой глоток спиртного начинает растаскивать его, разгоняя кровь до скорости архаических частиц в андронном коллайдере.
– Потребительский бум, как и выигрыш от реформ, захватил от силы только четверть населения. Провинция заморожена в состоянии деградации. Но центр, мегаполисы и крупные города всему назло всё же ещё, хоть и по инерции, но развиваются, – органично вставил конъюнктурную реплику политически осторожный Шишкин.
– В результате мы наблюдаем консервацию на периферии тех ценностей, которые воспроизводятся теперь уже и у более молодых наших сограждан, масштабируются комплексы ущемлённости, недоверие ко всему новому и необычному, налицо ещё и рост изоляционистских и националистических установок, – хоть и с немалым трудом, но всё-таки закончил свою мысль Ярыжкин.
– Ну, вот тебе и государство Российское, вот тебе и его краткая история, вот тебе весь путь его – от разбойников, которые крышевали городки по Днепру для сбора дани и захвата рабов на продажу, до осознания имперской миссии, где все были служивыми, в том числе и царь, про Сталина я вообще промолчу. Они так себя и заявляли конкретно, как первые слуги государства, а не как сказал французский Людовик какой-то, что, мол, государство – это я. Да такое в голову не могло прийти ни Грозному, ни Петру, ни Сталину, например! Они были лишь только слуги государства под номером один – вот кем они были, а жить в этом монастыре, то ли в тюрьме, то ли крепости, всегда было нелегко даже им. Русский народ всегда жертвовал всем своим красненьким ради государства, и измена государству, а ещё пуще, не дай Бог, интересам народа, его населяющего, воспринимается у нас, несмотря ни на что, до сих пор как самый страшный грех. Совершенно очевидно, что это и является главной, самой тяжёлой и святой веригой, наложенной нами самими самим себе на пути превращения нашей родины в родное государство, – проповедовал Шишкин, затуманенным сознанием и заплетающимся языком конструируя ускользающие в космос смыслы.
– А все эти страсти и схимы нужны и потому ещё, что это самое лучшее место на земле. Россия – самая счастливая страна на свете, одни идиоты этого не понимают, сказал как-то Николай I. А мы-то всё хотим на самом деле, чтобы так и было, – стараясь не терять ускользающий самоконтроль, демонстративно пошарив глазами по углам потолка, нарочито громко добавил искушённый в византийских играх Шишкин.
И в расстроенных чувствах поняв, что водка так скоро закончилась, а добавить жизненно необходимо, открыл холодильник, вытащил 0,7 «Каберне», налил в высокий бокал и со словами «А теперь окропим красненьким» выпил залпом до дна – за Россию, которой не было, нет, и не будет…
