Уникальный творческий коллектив готовится отметить свое 25-летие. Государственный Донской казачий театр был создан в 1992 году и быстро завоевал популярность, в 2011-м получил свое нынешнее название, а за год до этого — нового главного режиссера.
С приходом Владимира Владимировича Тихонравова доброй традицией для театра стало празднование Покрова Пресвятой Богородицы, всегда имевшего особую значимость для казачества. К 14 октября ежегодно готовится специальная программа. Гостей знакомят с казачьей историей и культурой.
— Мы считаем, что это для нас основная веха, — говорит Тихонравов. — Сезон начинаем немножко раньше, но именно на Покрова всегда приходится его торжественное открытие. Казачий театр позиционирует себя как православный, так что это не просто формальность, а некое внутреннее устройство отношений внутри коллектива, отношений с публикой. На основах православных традиций.
— И эти творческие программы неизменно пользуются успехом. Какое они место занимают по сравнению с премьерными, допустим, постановками?
— Повторюсь, тут надо говорить о нашем внутреннем устремлении. Это приоритетная вещь, безусловно. В репертуаре это тоже сказывается, если посмотреть на другие наши постановки — тот же «Тихий Дон», спектакли по произведениям Романа Кумова, Федора Крюкова, Льва Толстого, Пушкина. Думаю, репертуарная политика имеет отношение к православию самое непосредственное.
Ну и, скажем, что касается публики — безусловно, у нас есть свой зритель. Естественно, мы опираемся на казачество Волгоградской области. Есть такое эмоциональное восклицание, как для воинов «ура», так для нас — «любо». После каждого номера мы это слышали от казаков, присутствовавших в зале, для нас это было очень важно.
— Наверное, подобные взаимоотношения, они вполне естественные. Театр все же не совсем обычный. Жестко ориентированный на историю, на православие, на традиции казачьи.
— Мы нацелены на них, что и подтверждаем своей работой. Но казаки тоже не замкнуты на собственных традициях. Они же интересуются, они читают, смотрят, общаются с другими людьми. Мы живем в регионе, населенном множеством национальностей. Это здорово, интересно — взаимопроникновение культур.
У нас есть в репертуаре и произведения западных драматургов, и модные какие-то вещи. Последняя премьера — по пьесе испанца Антонио Буэро Вальехо «В пылающей тьме». Мы находим там для себя некое созвучие. Понятия о добре и зле — они имеют традиционные корни. Они не только казачьи, они общечеловеческие. На планете пока все же принято не только декларировать, но и делом доказывать, что добро имеет преимущество перед злом. Хотя бы в перспективе, во всяком случае.
«В пылающей тьме» — совместная постановка театра и молодых артистов любительской студии незрячих инвалидов. Действие спектакля разворачивается в колледже для слепых. Создатели подчеркивают актуальные времени идеи веры человека в свои силы, равные возможности и развитие каждого.
Герои спектакля – молодые люди. Им повезло учиться в закрытом элитном колледже, они с удовольствием рассуждают о красоте мира, о добре и дружбе, занимаются спортом и любят друг друга. Кажется, они счастливы. Несколько настораживают отрешенные пустые взгляды и страстная внимательность.
Действительно, они слепы от рождения. Привыкнув к закрытому пространству, расставленной раз и навсегда мебели, к установившемуся распорядку, они почти не ощущают слепоты. Но вот объявляется не такой как все, он хочет невозможного, он неудобен. Игнасио предпочитает самую жестокую и горькую истину искусственно созданному раю для слепцов. Его страстные, мятежные речи о звездах, галактиках и цветах нарушают покой обитателей дома, ведут из теплой уютной тьмы – в тьму пылающую.
По замыслу драматурга и режиссера в спектакле нет готовых решений, каждому их предстоит найти для себя самостоятельно.
— А насколько этот спектакль соответствует названию, стилю жизни вашего театра?
— Формально — можно и поспорить, конечно. Дискуссию развернуть: имеет ли это отношение, обозначить параметры, привести математические выкладки. Разложить по пунктам. Но мы говорим о состоянии души. Мы православные, а там разговор идет о том, это даже есть в тексте пьесы, что главный герой подражает Иисусу Христу. Но он не подражает, это такой парафраз. Так что тут нет никакого передергивания, никакой подтасовки.
Нормальные герои всегда идут в обход, как поют в фильме. Есть еще, видимо, ненормальные. И Александр Матросов, думается, имеет отношение к такому понятию. Не Голгофа, но тоже поступок. Алексей Маресьев, Зоя Космодемьянская. Мы найдем наши, сталинградские примеры, которые подтверждают, что героический поступок помнится, ценится, он всегда будет увековечен.
— К 75-летию Сталинградской битвы у вас тоже готовится что-то особенное.
— Это тема, которая волнует нас не меньше, чем, может быть, «Тихий Дон» или произведения наших казачьих писателей. Эта тема жива. Начиная с «Эшелона» Рощина, который был поставлен в 2010 году, к предыдущему юбилею (он у нас в репертуаре до сих пор). «Гвардеец Сталинграда» — спектакль о здании нашего театра, его истории. В годы войны здесь был госпиталь, часть стрелковая стояла. И мы стараемся изнутри ощущать это, в репертуаре.
В этом году мы решили компиляцию составить из разных спектаклей, совершенно разный материал подбирается. Думаю, достойно встретим дату.
— В числе прочего вы сохраняете казачью историю. Первый казачий театр на территории нынешней области был создан в 1909 году в Урюпинске. Насколько вы ведете преемственность, насколько что-то черпаете оттуда, из тех времен?
— Мы об этом знаем и помним. Хочется верить, что ощущаем эти истоки. Мы в своем репертуаре никогда не забываем о писателях, которые затрагивали эту тему. У нас были «Казачьи сказы» по произведениям Романа Петровича Кумова, до этого мы по произведениям Шолохова некую компиляцию делали.
В прошлом году на Покрова брали пьесу Кумова и вокруг нее ставили действо. Мы ни разу не повторились. Нам это кажется волнительным. Премьера, которая нас волнует не только, как праздник. К нам батюшки приходят. На этот раз отец Вячеслав был, это настоятель Казанского собора. Окормитель казачества Волгоградской области отец Олег.
И они не просто присутствовали, но и принимали активное участие. Владыка Герман в 2010 году благословил нас, когда был на первом концерте в честь Покрова. И мы поддерживаем эту связь через священников.
— А чем конкретно они помогают?
— Во-первых, мы с ними общаемся. Это такая естественная среда обитания. Затем они выходят на сцену и говорят. Я все равно называю это проповедью. Пусть это какие-то исторические рассказы, это проповедничество, безусловно. И то, что в нашем театре, со сцены, православные священники несут свое слово… Мне думается, это очень важно, интересно и необычно.
— То, чем занимается ваш театр вообще, нельзя назвать проповедничеством?
— Дело в том, что у нас и на генеральных репетициях присутствуют священники — в частности, когда мы ставили «Дни Турбиных» Булгакова, отец Христофор был. Мы советуемся. И до этого, когда ставили, допустим, «Моя граница – моя судьба» нашего артиста Юрия Войтова, который и драматургией занимается.
У нас персонаж был в одном из спектаклей — батюшка. Нам подсказывали какие-то репризы, чтобы это все было живое. Чтобы не просто играть священника, чтобы это был живой человек. Это такое органичное пребывание на сцене, не какая-то подача текста, а проникновение в суть материала, в суть событий.
— Вы, ваши артисты — все православные, все ходят в церковь? Или это не главное условие?
— Большинство ходит, а православные все, наверное. Это очень личное дело. Да, мы поздравляем с праздниками, все внешние атрибуты присутствуют. У нас даже один артист служит в храме Иоанна Предтечи. Он там, прошу прощения за такой глагол, работает. У нас есть актриса Юлия Добронравова, которая поет в церковном хоре.
— А казачьи традиции? Артисты просто играют, или они сами выходцы из казачьих родов?
— У нас есть семья Чвокиных, есть Мирошниковы. Есть и другие. С казачеством Волгоградской области всегда советуемся о том, что нужно ставить. Когда предложили «Тихий Дон», это было поддержано. Это было не просто кулуарное решение или чисто профессиональное — это было принято казачьим сообществом. Театр постоянно ездит на гастроли по региону, бывает в детских интернатах, в монастырях. Каждый сезон это происходит, причем не один раз за сезон. Поездки, общение, совместная трапеза. Это обязательно.
— Для своих пьес что-то берете оттуда? Допустим, какую-то историю от старой казачки услышали.
— Великие авторы, о которых мы уже говорили, они и питались теми легендами, сказаниями. Какими-то сюжетами народными. Сейчас я не могу сказать, что мы берем какой-то сюжет — сегодня, вчера или в прошлом сезоне. Но классические произведения — да те же Крюков, Кумов, Шолохов, повесть Льва Толстого «Казаки»… Разве не пропитаны они этим всем? Нельзя сказать, что они уже взяли все, что было. Жизнь продолжается.
Когда мы ставим «В пылающей тьме», мы пытаемся расширить репертуарные рамки. Что, казак не должен быть знаком с творчеством известнейшего драматурга? Католики ведь тоже христиане. Показалось, что это очень уместно. Тем более у нас некое молодежное движение возникло в театре. Идея принадлежит им. Хотели поставить что-то современное, какой-то мюзикл. Я предложил эту пьесу, она пришлась ко двору.
— Вам самому эти предложения по душе, или вы такой режиссер, что всегда говорит: «будет по-моему»?
— Если режиссер такой, что «будет по-моему», это не режиссер. Будет, как у автора. Так можно сказать. Но еще надо ощущать время. Для меня время — очень важный момент. Если режиссер перестает ощущать время, он перестает ощущать молодежь, ее запросы. Это некая закостенелость, которая не приведет к добру.
— А тот же Шолохов актуален в наше время?
— Надо уметь это найти. Подумайте: сколько лет Григорию, Аксинье, Степану, Петру? Митька Коршунов пацан совсем, 16-летний персонаж. Это про молодежь! Написал молодой автор. Что-то изменилось. Ездят теперь не на арбе, а на машине. Но это средство передвижения, а суть та же.
— Все же то, о чем вы рассказываете в своих постановках — дела исторические, или вы что-то берете из сегодняшнего дня? Все-таки казаки и сегодня живут, существуют.
— Перед тем, как работать над «Тихим Доном», надо обязательно его или перечитать, или пересмотреть фильм Урсуляка недавний, или знаменитую кинокартину Герасимова с великими артистами. Шолохов совершенно не отошел от того, что казаки хранили собственные традиции, православные. Это в романе тонко подано. Я даже внутренне ахнул: там точно по праздникам идет, по православным. Там не говорится прямо, но я, зная православный календарь, вижу. Основные праздники. Это подтверждает, что он писал из того, что происходило. Я, когда делал инсценировку, заново Шолохова для себя открыл. Феноменально проникнуто в суть вещей и событий, которые были в начале двадцатого века не только на Дону, но и вообще на Руси.
— Как удалось сохранить это за советские годы, когда православие особо не приветствовалось?
— Народ, он может и голосует. Власть от него требует чего-то. Он вместе с властью. В конец концов, это его власть, такая она или не такая. Но, что касается корневого, это сохраняется и передается на уровне подкорки, в подсознании, из поколения в поколение. Хранится.
Почему мы ощущаем что-то настоящее, почему мы ощущаем ложь? Мы ежедневно сталкиваемся с правдой и неправдой, с кривдой и добром. Мы ощущаем чаще всего — что-то не так. А что тогда это «так»? Вопрос. Поэтому все сохраняется. В фотографиях, в каких-то вещах. Конечно, за годы лихолетья — война одна, другая и так далее — многое утеряно. Но это же все равно земля хранит.
Дон — это вода. Река и сейчас течет, многое хранит в себе. Но есть у нее и дно. И сколько же там всего осело, связанного с событиями на этой земле… Это все хранится. А вода течет и течет.
— Можно ли сказать, что ваша задача — поднять все это со дна?
— Да, я бы хотел этого.
— Получается?
— Иногда что-то удается.
— Вы сами как к этому всему пришли? Для вас работа в Казачьем театре стала чем-то новым, или вы были внутренне готовы?
— Безусловно, я был знаком с произведениями авторов, рассказывавших о казачьей жизни. Безусловно, знал. Очень давно я работал в Туле. А это Ясная Поляна, это Толстой. В 1978-м я ставил там открытие всесоюзного фестиваля толстовской драматургии. Был и Малый театр, и Товстоногов, и БДТ, Ильинский был жив еще, Евгений Алексеевич Лебедев со знаменитой постановкой «Холстомер». Из других городов. И я делал открытие этого. Достаточно молодой человек тогда еще. Это была честь для меня. Сегодня приятно вспоминать.
Смотрел много хроники. Не только знаменитые кадры, когда Льва Толстого хоронили, когда гроб с его телом передавали из рук в руки. Тьма рук! В этом была не просто лепта любви и уважения, это было что-то неслыханное. Много другой хроники смотрел, документальные ленты, чтобы это действо делать. Да, оно получилось. Вот тогда я какое-то ощущение казачества получил — через Толстого, через литературу. А попав на донскую землю, попав сюда, тут нельзя не проникнуться. Ты или откликнешься на это, или не откликнешься. Мне кажется, что я откликаюсь. Мне это уже дорого, не просто трогает сердечно или душевно.
— С вашим приходом сильно коллектив изменился?
— Когда ты приходишь в новое место, всегда идет взаимопроникновение. В зависимости от того, как ты выстраиваешь эти взаимоотношения, какой посыл профессиональный делаешь — если он действительно имеет отношение к тому, что сегодня происходит в театральном мире. Не только в Волгограде, может быть, а вообще в России.
Актеры чувствуют все это. Они люди грамотные, совсем не бюрократы в этом отношении. Они откликаются сразу. Чувствуют что-то живое, что-то интересное. Хочется надеяться, что интересное. В итоге происходит что-либо под названием спектакль. А дальше — как публика его воспринимает. Это очень важно.
— Легко вам живется во времена волгоградской «оптимизации» культуры, ваш коллектив эти процессы не затронули?
— Очень затрагивают. Все процессы, которые происходят в губернии, в России, а может и шире, поскольку идет глобализация. Давайте вспомним: когда-то в нашей стране были новости, которые были только о нашей стране. Потом это немного шире стало. А сегодня экран делится на несколько частей: экономика, политика, культура. Мы все это смотрим и впитываем. Поток такой информационный. Надеюсь, что он нас не захлестнул, что мы живем в нем, имея свои ориентиры. Свой компас.
Надеюсь, что для нас это не пылающая тьма.
— Глобальный такой вопрос. Театр отмечает 25-летие. К чему он за эти годы пришел?
— Может быть, самое главное — взаимопроникновение, ощущение, что мы делаем одно дело. Театр — это ансамбль. Есть солисты, но театр — именно ансамбль. И если он получается, то получается именно ансамблево.
— Как в спорте — выигрывает команда, проигрывает тренер?
— Есть и другие сентенции, мол, если спектакль провалился, виноват режиссер. Если спектакль удался, то сыграли хорошо артисты. И в этом есть сермяжная правда, безусловно.
— А были какие-то провалы за то время, что вы работаете здесь?
— Наверное, почему нет? Провалы — это уж очень глобально. Это отчаяние, депрессия, из которой надо выбираться. Такого не было, конечно. Были неудачи. Хотелось сделать что-то лучше. Поэтому спектакль отставлялся в сторону, ставились другие.
— Труппа сейчас насколько молодая?
— Есть те, у кого уже седина, но их не так много. В основном это молодежь.
— А это все местные выпускники, или кто-то перебирается из других городов?
— Есть у нас приезжие, как без этого. Светлана Пичева, допустим, выпускница екатеринбуржского института.
— Насколько вы можете позволить себе брать таких «легионеров»?
— Для того, чтобы взять кого-то вообще, надо, чтобы у тебя были возможности финансовые, возможность предоставить жилплощадь. Но такой возможности, мягко говоря, нет. Это очень сложно. Что касается заработной платы, то «вилка» прекрасно известна. В Питере, в Москве и в Волгограде разница достаточно существенная. Там есть кинематограф, телевидение, радио. Есть возможность иметь заработки побольше, чем в театре, плюс собственно заработки в театре. Конечно, у нас такого нет.
— А желание есть работать в Казачьем театре у артистов?
— Ежесезонно к нам обращаются. Сегодня существует интернет, есть информация о театре. Иногда мы предоставляем такую возможность. Вернулся, например, Степан Филатов. Нам нужен был такой голос. Опять же, играет на разных инструментах, сейчас вот на Покрова выступал. А мы с ним еще работали в 2010-м, когда я ставил «Казаков». Это живая жизнь такая. А то, что откуда-то еще просятся, для этого нужно, чтобы была возможность хотя бы дать общежитие. Но такой возможности нет. В этом все наши театры похожи.
— Ваш театр — уникальный.
— Есть в Новочеркасске еще, он позиционирует себя как казачий, имени Веры Федоровны Комисаржевской. Но в той степени, в какой мы связаны с казачеством, репертуарно, у них чуть-чуть другое. Мы были там на гастролях.
Не знаю, жив сейчас или нет Юрий Пара. Если жив, то дай бог ему здоровья. В конце 80-х он организовал в Москве духовный театр. Какие-то ставили библейские сюжеты и так далее. Вот это меня тогда уже интересовало, а казачество еще было чем-то более расплывчатым. В те времена это движение началось.
Сейчас театр «Глас» есть, другие коллективы, которые занимаются этими сюжетами, на основе Библии, Евангелия. Это вечные книги, вечные знания, вечные истины. Здесь нескончаемый поток открытий.
— То есть говорят о вечном современным языком.
— Сейчас не то, чтобы плохо с современной драматургией. Основные ценности просто все в угоду сегодняшнему дню как-то подаются. Тексты на уровне сленга и так далее.
Приведу пример, который меня ошарашил. Моей младшей дочери 14 лет, она интересуется литературой, имеет свою библиотечку. Мы ей не отказываем, я просто счастлив. Хотя в доме есть большая библиотека. Но она для себя — то, что ей нравится. И купила она книгу некоего Буковски, американский писатель. Книга о женщинах. Дочь думала, что это психология, философия, что-то такое.
Поскольку книга запечатанная, развернув ее, она прочитала аннотацию и оторопела. Я тоже оторопел. И сказал: дай-ка я ее сперва прочитаю. Любопытно было, что там пишут. Это не просто сленг, это отборный, понимаете ли…
Когда Константин Станиславский ставил «На дне» Горького, они вместе с актерами спустились на то самое дно, были во всяких московских трущобах. Если бы с ними не было Владимира Гиляровского, который владел отборным матом, они бы оттуда не вышли. Он заворачивал такие «рулады», что местные обитатели хохотали и в итоге подружились с гостями. Станиславскому там многое открылось. Это легенда такая театральная. Пространство у нас великое, из уст в уста передается все. Где-то немного мата может и быть.
Но когда это слово, которое четко передается, печатное, это совсем другое воздействие.
Я почитал так, по диагонали. И был в ужасе. Решили вернуть. Я ее в том самом магазине, где покупали, оставил, не знаю для чего. Все-таки книга, ее зачем-то делали, печатали. Как-то рука не поднимается уничтожить. Но это же кто-то переводил, готовил к изданию. А зачем? Пятидесятилетний мужчина, который рассказывает о своих взаимоотношениях с женщинами.
У Стефана Цвейга есть «Двадцать четыре часа из жизни женщины». Есть другие новеллы, покруче. Однако они написаны совсем другим языком. Ги де Мопассан, возьмем его произведения. Там тоже есть моменты покруче. Есть такая новелла, «Кровать». И вот она описывает, что с ней и на ней происходило, эта кровать. Но это стало великим художественным произведением.
— Буковски пользуется большой популярностью, это модно.
— Понимаете, если в 90-е по телевизору нам показывали, что надо пить «Клинское», а потом все же сказали, что пиво вредно и влияет на потенцию… Так что же у нас с потенцией, извините, произошло, если все пили «Клинское»? Мода — это очень важно, особенно для молодежи. Но что же поделать? Всегда это было. Что-то было модно, кто-то это проповедовал. Кто-то считал это очень важным.
Существует идеология. Мы говорим сейчас не о политике. Мы говорим о православии. Если это с детства воспитывается, если моя дочь знает молитвы, если она была в храме, то она имеет возможность сравнивать. А когда у тебя есть возможность сравнивать, то ты и к моде относишься как-то иначе.
В Древней Греции было модным носить хитон, к примеру. Это все было уже. Я лично носил брюки-дудочки, ботинки на высокой платформе. Мне их купили лет в 13-14. Это был нечто, производства ГДР, как сейчас помню. Я тоже ощущал себя модным. Но были папа, мама, дедушка. Последний до конца своих дней ходил в сапогах, он был военным, и в шинели, только без погон. Не потому, что денег не хватало, у него хорошая пенсия была. Он был подполковник в отставке. Отец в обычных брюках ходил.
Я все это как-то сравнивал. Когда есть возможность сравнить, когда эти люди для тебя дороги, с которыми ты сравниваешь своих друзей, то в мозгу происходят какие-то ориентиры, оценочные явления.
— Ваши артисты, когда вы их подбираете, вы ищете это внутренне понимание, или на первый план выходит качество игры? Или традиции, православие в человеке должны изначально присутствовать?
— Вы знаете, все-таки в первую голову — качество игры. Но, если происходит слияние, понимание в других аспектах, это здорово. То, о чем мы говорили по поводу ансамблевости. Это не только сыгранность, но и духовное единение.
— Как завлечь в театр молодежь? Это сейчас не самое модное развлечение.
— Не согласен. Движение началось. Сегодня у нас 2017 год, а где-то в 2012-м произошел поворот к театру и дальше уже все закрутилось. Достаточно повернулась молодежь. Нельзя сказать — вовсю. Задачи какие-то существуют и их надо решать. Но повернулись. Узнали, что есть театр, что там есть живой артист. Что его можно посмотреть, потрогать.
«В пылающей тьме» — спектакль, в котором много интерактивных действ, когда мы вовлекаем зрителя. Хотелось какой-то техникой еще, может быть, но я не сторонник этого. Я считаю, что главное в театре — это артист.
27 октября на сцене Казачьего театра еще одна премьера — «Поздняя любовь» по пьесе Островского.
Комедия рассказывает о нас сегодняшних, о любви: робкой и всесильной, жертвенной, продажной и смешной… и о корысти, той, что пропитывает общество в 21 веке гораздо сильнее, чем во времена великого драматурга.
Беседовал Сергей Макаров
